Ржавые земли [= Боги-насекомые ] - Максим Хорсун

– Ну пусть попробует, пусть попробует! – передразниваю я баталёра «козлиным» голоском. – Чудес захотелось, да? – Я встаю, начинаю ходить туда-сюда. – Цирк теперь вам подавай, да?! И шут с вами! За здоровье этого человека, – я указал пальцем на нашего слепца, – отвечает святой Ипат! Валяйте! Я умываю руки.

Они только этого и ждали.

– Давай, Ипатушка! Жги во имя господа нашего!

Монах торопливо выскреб последние капли тушенки, швырнул, не глядя, банку в темноту. Облизал ложку и сунул ее за голенище сапога.

У меня от святого Ипата – мурашки по коже. Даже Купелин за глаза не называет монаха иначе, как «наш Распутин». Святой Ипат еще относительно молод, ему лет сорок, не более. У него окладистая борода с заметной проседью и всегда грязные волосы длиною до плеч. Нос – как клюв хищной птицы, темные глаза с опущенными вниз внешними уголками, узкие скулы в шрамах от оспы, вечно полуоткрытый рот идиота… Обычно Ипат молчит, а если нет, – то говорит быстро и бессвязно. Поймите меня правильно, – я был врачом, но я чувствовал, что боюсь этого сумасшедшего. И еще чувствовал, что каким-то образом Ипат знает о моем страхе.

Я отошел от костра, не желая стать свидетелем горячечного камлания. Но, очевидно, был недостаточно скор…

– Да славится добро и именем добра! Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя! Человек есть добро, и добро есть в человеке. Как исцелила добро Феврония именем добра и во имя добра Петра от хвори проказы, так и я исцеляю тебя от слепоты и неведения добра мира божьего. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…

Ни разу не слышал, чтобы Ипат читал псалмы или цитировал Евангелие. Его проповеди, его молитвы – бред чистой воды, рожденный ущербным сознанием монаха. Я не отрицаю, что нищие духом блаженны. Но нашего блаженного необходимо было изолировать от остальных людей и лечить, лечить, лечить. То, что до сих пор он разгуливает на свободе и замусоривает головы морякам – всецело мое упущение. Я пошел на поводу, я поддался уговорам. Я поверил, что приход блаженного монаха – добрая весть для нашего поселка.

– Ты – раб божий, ты – плоть божья и дух божий. Ты – добро божье. Во славу добра и именем добра, открой же очи и узри добро вокруг себя!..

Заскрипела, открываясь, щербатая дверь. На фоне скудно освещенного проема появился женский силуэт. Это Марфа Васильевна, или просто Марта. Она профессиональная проститутка. Была проституткой на Земле, оставалась ею в рабочем лагере хозяев. И Марта не видела причин, чтобы прекратить заниматься тем единственным, что она умела, в нашем поселке. Само собой, матросы всецело поощряли ее усердие. До денег мы еще не доросли, но Марта вместо платы брала с моряков еду и «суточные» сто граммов, которые нам с Купелиным никак не удавалось упразднить. Я знал, что ночь утех стоит одной банки тушенки или же трехсот граммов разбавленной водою водки. Я знал, потому что по решению матросского совета в мои обязанности входило проверять эту мадам и еще двух нимф на предмет возможных патологий. Специально для грешной троицы в центре поселка возведен бревенчатый лупанарий.

Марта шаталась. Она сделала несколько неверных шагов, потом присела у порога и извергла свой ночной гонорар наружу.

– Как здоровье, мать? – полюбопытствовал я, становясь так, чтобы ветер не доносил до меня запахов химуса.

– Ох… это вы, доктор? – Лицо Марты оказалось на свету. Я увидел женщину среднего возраста с мохнатой родинкой на щеке, всклоченным волосом, гноящимися заедами в уголках рта и черными дорожками расползающейся под глазами туши. – Доктор – вы обманщик!.. – Марта громко икнула и захихикала.

– Это почему же?

– Вы обещали проверить меня на прошлой неделе. Пять дней я работаю, без вашего на то дозволения…

– А ты не слыхала? С этой недели святой Ипат курирует лупанарий, милая. К нему и обращайся.

Марта не поняла.

– Святой Ипат?.. Да ну вас! А матросский совет?

– С советом согласовано! – ответил я, стараясь говорить как можно убедительней.

Я уже повернулся, чтобы убраться в свою в хибару, но меня остановил зычный рев Егорки Шмелева:

– Зрячий! Я опять зрячий, друзья! Благодать-то какая! Слава Небесам! Я прозрел! Благодать!!! Господи, спасибо! Спасибо, Ипатушка!

Вот это новость! Если так пойдет дальше, не исключено, что святой Ипат сядет в кресло председателя матросского совета.

Ничего мне не оставалось, кроме как вернуться к костру. Я понял, что съем собственный котелок, если сейчас же не найду научное объяснение чудесному исцелению Егорки. Не в колдовство же блаженных монашков верить!

Егорка светился от счастья, он приплясывал на месте и возносил хвалу всем святым, которых только мог вспомнить. Ипату в первую очередь.

– Что, доктор? Съел? Ведаешь теперь, какие чудеса можно сотворить именем добра? – с вызовом выпалил он, едва я приблизился.

– Ты видишь, Егорка?

– Ясен пень! Вижу, как раньше видел!

Меня охватила внезапная злость.

– А что ты видишь, Егорка? Расскажи, будь так любезен! Что вокруг тебя?

Певец осмотрелся.

– Сейчас ночь…

– Ага. Что еще?

– Ну чего ты пристал? У тебя совесть есть или всю на пилюли бесполезные сменял? Темно ведь! Хех! Странный ты человек, доктор! Поле вижу, траву вижу…

В первый миг я оторопел.

– Чего-чего?

– …лес, что ли, далече. Темно, говорю тебе. Имей же стыд: я ведь только-только прозрел! Ух! Благодать-то какая!

Я поднял над костром руку раскрытой пятерней вперед.

– Сколько пальцев показываю?

– Да пошел ты!.. Привыкли изгаляться над инвалидом все кому ни лень! Баста! Зрячий я теперь! Могу и рыло начистить!

– Егорка! А ну-ка пройдись!

Певец в негодовании топнул ногой, затем рванулся в сторону. Мошонкин едва успел отодвинуться, не сделай он этого – схлопотал бы коленом в ухо.

– Эй, Егор! Потише, друг! – Я спохватился: ночь, угли в костре светят худо, луны на небе нет, тут и здоровому человеку немудрено лоб расшибить. К тому же пес его знает сколько того зрения вернулось к инвалиду…

Певец меня не слушает. Идет резво, уверенно, расправив плечи и вскинув голову. Раз-два, и его уже не видать в темноте. Потом из мрака доносится грохот и сердитое шипение. Мы – я, Мошонкин, Степка Куцая Бородка – вскакиваем как один.

Егорка врезался в крыльцо лупанария. Отшиб колени, упал, но тут же поднялся на ноги и как ни в чем не бывало зашагал прочь. «Благодать, благодать, благодать…» – шептал он без остановки.

– Постой! – Я бросился за ним.

Но артист, услышав топот ног за спиной, припустил бегом. Он вел себя так, будто действительно прозрел. Вот только я уже понимал, что бедняга ничего не видит, что его сетчатка осталась мертвой, что я был прав и цена камланиям Ипата – ломаный грош…